Для чего существует искусство?

На протяжении десятилетий западная культура неохотно приписывала искусству неотъемлемую ценность или цель—даже несмотря на то, что она продолжает высоко ценить искусство. Хотя нам больше не кажется удобным говорить об этом, наше почтение к искусству должно основываться на вневременной предпосылке: искусство хорошо для нас. Если мы не верим в это, то наши обязательства—в деньгах, времени и учебе—не имеют большого смысла. Каким образом искусство может быть полезно для нас? Ответ, я полагаю, заключается в том, что искусство-это терапевтический инструмент: его ценность заключается в его способности увещевать, утешать и направлять нас к лучшим версиям самих себя и помогать нам жить более процветающей жизнью, индивидуально и коллективно.

Сопротивление такому понятию сегодня понятно, поскольку “терапия” стала ассоциироваться с сомнительными или, по крайней мере, бесполезными методами улучшения психического здоровья. Сказать, что искусство терапевтично, значит не предположить, что оно разделяет методы терапии, а скорее его основную цель: помочь нам лучше справляться с существованием. В то время как несколько преобладающих способов мышления об искусстве, по-видимому, игнорируют или отвергают эту цель, их конечное требование также является терапевтическим.

Способность искусства шокировать остается для некоторых сильным источником его современной привлекательности. Мы осознаем, что индивидуально и коллективно мы можем стать самодовольными; искусство может быть ценным, когда оно разрушает или удивляет нас. Мы особенно рискуем забыть об искусственности некоторых норм. Например, когда-то считалось само собой разумеющимся, что женщинам не следует разрешать голосовать и что изучение древнегреческого языка должно доминировать в учебных программах английских школ. Теперь легко видеть, что эти договоренности были далеки от неизбежности: они были открыты для изменений и улучшений.

 

Когда Себастьян Эрразурис создал знаки доллара из обычной уличной разметки на Манхэттене, его идея состояла в том, чтобы заставить прохожих радикально пересмотреть роль денег в повседневной жизни—вытрясти нас из нашей бездумной преданности торговле и вдохновить, возможно, более справедливую концепцию создания и распределения богатства. (Можно было бы совершенно неправильно понять эту работу, если бы ее воспринимали как стимул работать усерднее и разбогатеть.) Тем не менее, подход, основанный на шоке, зависит от терапевтического предположения. Шок может быть ценным, потому что он может вызвать более тонкое состояние ума—более внимательное к сложности и нюансам и более открытое для сомнений. Главная цель-психологическое улучшение.

 

Однако шок мало что может сделать для нас, когда мы ищем другие способы корректировки нашего настроения или восприятия. Мы можем быть парализованы сомнениями и тревогой и нуждаться в мудром утешении; мы можем заблудиться в лабиринте сложности и нуждаться в упрощении; мы можем быть слишком пессимистичны и нуждаться в поддержке. Шок радует своих приверженцев в предположении, что наша главная проблема-это самодовольство. В конечном счете, однако, это ограниченная реакция на бедное мышление, робкие или недоброжелательные реакции или подлость духа.

(перевела: Нурмуханова Меруерт, 307)